Я живу в спальном районе мегаполиса (рассказ)

  Я довго думав проте чи робити цій запис для наших читачів, чи не робити. Вирішив зробити, але проте неповним, виключивши із нього сцени насильства. Прошу слабким, толерастам, лібералам цього не читати. Всім іншим хочу щоб вони зрозуміли, яких людей виховує наше суспільство. Всім приємного чтива. К.Д.  

 Данный очерк является художественным произведением. Сюжет вымышлен. Любое совпадение с реальными событиями или людьми – случайно и непредумышленно.


      Я живу в спальном районе мегаполиса. Неважно, где это. В любом захолустье вы всегда найдете такую картину запустения и постапокалиптически-постсоветских реалий. Серые стены. Заводы. Унылые лица. Если консерватизм – то только в отношении новогодних застолий и сорта водки. По вечерам извилистые, словно кишечник, переулки и кривые невзрачные улицы наполняются гоготом и глумом пьяной толпы. Необразованного быдла. Оживленной биомассы. 

Растолстевшие накрашенные мамаши в базарном тряпье с наклеенными стразами дымят синим «Винстоном» над своими имбецилами – детьми, играющими на асфальте среди плевков и окурков, пока счастливые отцы семейств отливают за деревом или стоят в очереди с паком дешевого прокисшего пива.  Возле облупленных подъездов адидасными гроздьями висят «чодкие» пацаны с тонированными «машынами» и своими шлюхами в придачу. Они усердно клеят пламенную любовь, но каждая из этих потаскух прошла не одни руки, прежде чем умостить свой зад на скрипящем сиденье не менее скрипящей ржавой развалюхи своего очередного избранника. 

Возле местного супермаркета усердно копошатся потоки рабов. Одни довольны – они уже купили свою порцию пойла, стоящего не больше 6 гривен за литр. Другие, наоборот, торопятся причаститься из хмельной пластиковой чаши. Стандартный вечер стандартного жилмассива стандартного города.  Стандартно всё – мысли, образ жизни, рацион питания, времяпровождение. Идеальный вечный двигатель плебса в природе. Родись на сером районе, отбарабань в местной школе стандартную полусоветскую программу,  поступи в местный колледж, пойди на завод, женись на местной шлюхе, наплоди потомство. Всё. План минимум выполнен. План максимум – покупка машины, дачи, может быть даже высшее образование. Но это потом. А пока – выйди за пивком, расслабься. 

     Мне относительно повезло. В детстве застенчивого пухлого ребятенка водили по музеям и выставкам, а не по обгаженным песочницам. Я играл техническими наборами датского «Лего», а не пивными крышечками и уродливыми китайскими игрушками, которые не несут ничего, кроме ядовитых красок и пластмасс. В моем арсенале книг для начальной школы насчитывалось около десятка детских энциклопедий. Я не ходил в детский сад - в этот тюремный инкубатор для зомби. На мне было сфокусировано внимание довольно многочисленной родни. Да, мне повезло. Я вырос гораздо эрудированнее, чем подавляющее большинство моих сверстников. Именно поэтому я сейчас со злостью слушаю вопли перепившейся черни из окна, штудируя «Охотника» Уильяма Пирса. Именно поэтому на моем столе покоятся мемуары Гудериана, Кромиади и манифест Михновского, а не опустошенные литрухи пива и смятые пачки от сигарет.  Именно поэтому я скептически посмеиваюсь, наблюдая пафосные репортажи с конца первой декады мая. 

     Я выключаю нагревшийся ноутбук, гашу свет ночника, ложусь в холодную кровать. Час ночи. Большинство пьяных одноклеточных существ уже расползлось по своим норам, оставляя за собой шлейф перегара и никотинового смрада, но особо упорствующие аборигены продолжают воевать с горячительными напитками, сидя под окнами моей высотки. Визги, гомерический хохот, мужланская брань и крики наполняют тишину вокруг меня. Я злюсь. Исступленно ворочаюсь с боку на бок, пытаюсь отвлекать себя мыслями, но все напрасно. Адская симфония звериных воплей и какофонии из динамиков какой-то колымаги режет уши, давит на мозг, пресекая все попытки Морфея даровать мне живительный сон. Прошел, вернее - прополз томительный час вынужденного бдения, но алкогольная феерия под окнами и не думала затихать.

 Безумство прогрессировало. К нечленораздельному рёву прибавились сальные анекдоты и похвальба. От грубого баритона, смачно расписывающего исключительно в матах свои половые похождения, меня передергивает. Омерзение ощущается физически. Подумать только, человеческая цивилизация сотворила сокровищницу романтических и интимных произведений искусства только ради того, чтобы какой-то полубесчувственный пьяница заменил её набором из десятка площадных выражений. Сонеты Петрарки, творения Шекспира, сладкозвучие стихов Леси Украинки и Цветаевой – всё это заменила развязная речь алкоголика. Даю голову на отсечение, среди предков этого «Дон Жуана» явно был какой-то матрос-революционер, марающий дёгтем и глиной своих сапог аристократичную тяжесть бархатных штор Зимнего дворца. 


     Градус злости зашкаливает. В голову лезет неуместная ассоциация с фильмом «Один Дома» - я тоже один в бетонной коробке и тоже терплю неудобства от асоциальных элементов. Ассоциация медленно ретушируется багрянцем. Кто-то из жильцов ниже (судя по дребезжащему голосу – бабка-божий одуванчик) попытался вразумить буянов, но был ненавязчиво, с глумливым хохотком, послан далеко и надолго. Я рывком вскакиваю с жалобно скрипнувшей кровати. Включаю свет. Дёргаю лаковую дверцу допотопного шкафа, открывая его недры. Поехать в Нарнию, что ли? Нет, есть дела поважнее. 

Из зарослей осенней одежды я вытаскиваю продолговатый деревянный предмет, похожий на пиратский протез для ноги. И коробочку из-под «Лего». На разукрашенном картоне нарисован робот, извергающий залпы смертоносной стали. Как смешно – нарисован робот, стреляющий смертоносным металлом, и начинка коробчонки также соответствует яркому рисунку. Внутри перекатываются маленькие свинцовые вестники смерти и гремит обойма. Она пока пуста. Пока пуста. Аккуратно кладу лже-протез и коробку с сюрпризом на стол. Прислушиваюсь к звукам из окна. Ничего не изменилось, все те же ликующие голоса, захлебывающиеся матом и рёвом - гимн быдлу от быдла, исполняет сводный хор быдла.
 
    У меня почти все готово. Девятнадцатый поблескивающий золотом шмель туго заскочил в обойму. «Стечкин» лукаво отсвечивает бликами от ночника, будто сомневаясь в моей решительности. Я улыбаюсь ему в ответ. Вгоняю потяжелевшую обойму в рукоять, передергиваю затвор, ставлю на предохранитель. Одеваюсь, сую оружие в просторный карман кофты. Крадусь наощупь на кухню, из шкафчика достаю старинную перцовку. Она кочует в задний карман тёмных джинс. Набрасываю капюшон, выхожу из квартиры, осторожно закрываю дверь, стараясь не бряцать связкой ключей. На этаже царит темень, и это мне на руку. Не вызывая лифт, тихо иду к лестничным пролётам. Неторопливо спускаюсь. В голове вертится цитата «Бог создал людей сильными и слабыми. Сэмюэл Кольт сделал их равными». Да, а еще – Стечкин, Макаров и сонм других оружейников.

 Толкаю дверь подъезда и под жалобный писк домофона выхожу в теплую ночь. Как там у классика? «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звёзды блещут…» Ага, звёзды блещут, а быдло водку хлещет, ха-ха. Хи-хи. Чувствую себя пехотинцем Вермахта перед  прорывом Демянского котла. Никакой жалости к амебам в виде горланящих хомо сапиенс. Никаких мыслей. Только автоматика действий. Рука скользит в карман, обхватывает рукоять оружия возмездия. Большой палец нежно сдвигает флажок предохранителя в режим одиночного огня. С оружием всегда надо обращаться нежно. Нежнее, чем с девушкой. Потому что оно надежнее. Я выхожу из тени на пятачок тусклого света от чудом уцелевшего щербатого фонаря. 

Столик, покосившиеся скамейки и источник звуковых помех и негативной ауры в виде четверых унтерменшей и жирной самки с мышиного цвета волосами наличествуют. Рядом стоит забрызганная грязью белая ВАЗовская «девятка». Она настолько испачкана, что её покрывают разводы богатейшей палитры цветов – от чёрного до болотного - круче любой аэрографии. Комки высохшей грязи цепляются даже за тонированные стекла. Единственное яркое пятно на этой погребальной колеснице с мотором – аляповатая наклейка на лобовом стекле во всю его ширь. Единственный плюс – какофонии уже нет, но её с лихвой заменяет «речь» собутыльников. Я молча стою и улыбаюсь, глядя на этот пир во время чумы. Визги и ор замолкли.


     - Слы, блеа, чо за нах, сюда подошёл, ты.. – два самых устойчивых тела направились ко мне, неловко встав из-за стола. От них за версту разит перегаром, который можно ощутить даже сквозь респиратор, смердит потом и вонью немытых грузных тел. Я улыбаюсь им еще шире, резко выдергивая из кармана килограмм смертоносной стали. Указательный палец, до этого цеплявшийся за рамку спусковой скобы, ложится на спусковой крючок...

...

Я чувствую себя прекрасно. В моей голове бравурно звучат гимны Рейха и марши РОА. Я - последний солдат Белой армии в Крыму, я – воин УПА, кидающий гранату в окно штаба НКВД, я – ополченец «Вервольфа», ведущий огонь по пьяным озверевшим насильникам-коммунистам, я – мини-Брейвик со своей маленькой Утойей. Подавайте мне мою трёхкомнатную камеру с тренажерами, ванной и жрицами любви раз в месяц – я заслужил.
    

 Но, к сожалению, запах порохового дыма и ночной ветерок возвращают меня в реальность. Я отступаю в тень разросшихся кустов. Кругом тишина. Осторожно разворачиваюсь, отхожу дальше, вынимаю фарфоровую посудинку с перцем, отвинчиваю крышку и щедро сдабриваю мать-сыру землю аж до ступенек в родной зассанный подъезд. Дальше – бег по лестнице, перезвон связки ключей. Мой дом – моя крепость. Всё так же не включая свет, раздеваюсь, шествую в ванну, умываюсь. Лунный свет заливает серебром добрую половину моего скромного хрущевского пентхауса, поэтому мне не приходится беспокоиться, что я ненароком задену что-то.

 Верный Стечкин с опустевшей обоймой ложится под подушку, а вслед за ним на подушку ложится и моё задумчивое чело. В голове крутится рой мыслей, анализирующих происшедшее. Однако, что сделано – то сделано. Все произошло глубокой ночью, в предрассветный час. Перец сослужит свою службу. Наверное, на каких-то гильзах можно идентифицировать отпечатки, но я – невидимка для режима. Не привлекался, не состоял, не судим. Ствол… Впрочем, его история также окажется покрытой мраком тайны для следаков. Перебирая все нюансы и детали, я начинаю засыпать. Сквозь дремоту ловлю себя на мысли о том, что сирен до сих пор не слышно. 

Мне нисколько не жалко умерщвленных рабов режима. Это война на выживание расы. Про это писали Гитлер и Лэйн, Воеводин и Михновский. Я освобождён от химеры, называемой совестью, по крайней мере - к этим червям в человеческом подобии. Я не маньяк, я хочу, чтобы мои дети учились в классе не с отпрысками инородцев и алкоголиков-плебеев. Цель оправдывает средства, что бы там не вопили демократы и либералы. 

 Поэтому мне не приснятся кошмары с участием сегодняшних покойников. Мне приснятся казни комиссаров в казачьих станицах и парад  дивизий СС. Мне приснится дореволюционная Москва и  поход Святослава на хазар. Мне приснится светлое будущее с расовой сегрегацией, прекрасными арийками и руническими символами в гербе моей страны.
      Я няшка. Спокойной ночи мне.

Правый Гном